Воевода сидел на корме, рядом с Плотицей. Он молча гляделповерх наших голов. Иногда он брал руль. Скверная примета, первое ничтожноедело – начать с урона себе… И я виной, как обычно.

Люди славят Перуна, взыскав победу в бою. А я, пожалуй,пойду в неметон кланяться грозному Богу за то, что мечи остались в ножнах, зато, что сама осталась жива и никого не убила.

Как я обрадовалась, узнав наконец впереди сизый щит далёкогоберега!.. Я даже забыла ещё раз удивиться мастерству Плотицы – крепость былапрямёхонько перед нами, кормщик не погрешил и на полверсты. Ох, неужели вправдудождусь, чтобы под ноги стелилась ласковая трава вместо палубных досок,ласковая лесная трава…

– Смотри-ка, гости у нас, – сказал Плотица вождю.Тот присмотрелся, вначале тревожно, и я успела вновь испугаться и горькообидеться на немилостивую судьбу – но продублённое ветром лицо варягасмягчилось вдруг почти до улыбки.

– Если я не совсем ещё разучился узнавать корабли, этоВольгаст.

У берега вправду виднелась какая-то чёрточка. Вождьпокосился на новогородскую лодью, из-за которой мы не могли идти так быстро,как ему бы хотелось. Вольгаст, подумала я. Я-то ещё зимой готова была хотьБелёне, хоть дядьке прыгнуть на шею. А наше печище было – рукой подать. И родняжила себе поживала, никто не жёг избы, не резал старых и малых!

Славомир, Вольгаст и Велета вместе стояли на берегу и махалируками, Велета – посередине. Вот они, братья, подумала я завистливо. Братья-воины,хоть за море с ними, от них любая порча отскочит, как от щитов… СветловолосыйВольгаст обнимал Велету, он издали был чем-то похож на сгинувшего Яруна, однакопотом, когда сбросили парус и под килем скрипнул песок, я разглядела на еголице жестокие шрамы, и сходство исчезло. Воевода перескочил через борт ивзбежал к ним наверх, не дожидаясь, пока сбросят мостки, и я вздохнула. Мнебежать было не к кому. Даже Хаген, мой славный наставник, смеялся чему-то смолодыми гостями. Я скользнула тоскливым взглядом по берегу. В сторонке стоялаГолуба и смотрела, не отрываясь, на воеводу. Не пыталась сказать ему что-нибудьили подойти, просто смотрела. Всю зиму отец-старейшина сажал её на беседахподле варяга. Хотел опутать вождя красавицей дочкой. Сказывали – грозился ушинадрать, если задумает другим улыбаться.

Нынче не было нужды бранить своевольную, подталкиватьупрямую к жениху. Сама прижалась бы шёлковыми устами к устам, и не потому, чтобатюшка приказал… Бедная девка! Столь тяжко, когда желанный проходит мимо, елекивнув.

Я одолела качавшиеся мостки, села наземь и долго не хотелавставать.

Новогородцы вытащили корабль и собрались кучкой, пасмурные иоружные. Плотица подошёл к ним, скрипя деревяшкой:

– Что встали? Готовьте товары, торг будет.

Они только переглянулись и не поверили. Неужто затем тащилиих через море, чтобы дать торговать и отпустить, не ограбив? Но быстроногиеотроки уже снесли Третьяку весть, и старейшина с сыновьями вышел на берег. Вэтих местах никогда раньше не было торга. Но вот женщины увидали тугие мешки сзерном и яркие паволоки, а новогородцы – чёрных лисиц, и дело сразу пошло.

У Оладьи было на корабле деревянное изваяние Волоса,помощника на торгу. Новогородец извлёк кленового Бога, утвердил в низине захолмом, подальше от крепости, чтобы не гневать Перуна и воеводу, стал потчеватьстарого Змея сырым мясом, печёным хлебом и луком…

Славный торг получился! Ни разу ещё я не видела одновременностолько богатств. Ну, может, разве весной, когда грузили корабль с данью длякнязя.

Кормщик же новогородский оказался молодым парнем, белёсым ина вид вялым. Звали его Вихорко. Плотица разговаривал с ним, даже ходилпосмотреть, как у них уряжен корабль. А я только гадала, достанутся ли мне хотьвышитые сапожки, когда купцы поклонятся подарками воеводе и нам, кметям.

У воинов не было принято хвастаться пустячными ранами вродемоей – но что делать, раз воевода поневолил купцов как раз из-за неё? РобкаяВелета ла, и я знай следила, чтобы она не прижала руки к лицу, как бывает сиспуганными. Ещё не хватало, чтобы дитя родилось с красным пятном на лбу.Славомир велел поднять рукав, посмотрел и сказал почти зло:

– Моя станешь – запру!..

К тому времени меня начало уже лихорадить, не то, пожалуй,спросила бы – отколь взял, что стану твоя? А может, и не спросила бы. Хотькакова, а забота, что обижать.

– Первая рана – всегда самая больная, – сказалХаген. – Теперь не будешь бояться.

Я задумалась над его словами и решила, что он был прав.

Вечером собрали пир, но мне не пришлось сидеть за столом подлюбопытными взглядами Вольгаста и новогородцев. Меня снова заперли в клеть,знакомую со времени Посвящения, и я голодная ходила из угла в угол, баюкаяруку, потом легла, кутаясь в одеяло.

Наши пращуры крепче нас помнили заветы прежних времён, лучшенас знали, что можно, чего нельзя смертному человеку. Сто лет назад не я одна –все, ходившие в море, сидели бы взаперти. Ведь ещё жили старцы, которые ни зачто не сели бы есть из одной мисы с охотником, вернувшимся после ночёвки в лесу.Пусть сперва подтвердит, что он вправду тот, за кого себя выдаёт, не дух леший,похитивший человеческое обличье. Пусть сперва посидит один и подальше от общегоочага – подойдёт к нему, если за эти дни ни с кем не будет беды… А если непросто бродил в лесных закоулках, если срубил великое дерево или убил опасногозверя!.. Недогляди – и случится, как с пращуром, обидевшим Злую Берёзу!

Сто лет назад никто не выбежал бы встречать походников заворота, никто не посмел бы даже заговорить, пока мы не очистимся, не станемопять людьми среди людей… Ныне мир изменился, и, знать, не в лучшую сторону.Теперь, если не было боя, очищение относилось только к вождю. И ко мне. Потомучто я была девка, и моя кровь пролилась.

Кровь священна. Кровь женщины – трижды священна, в нейпребывает душа, из неё сплачивается младенец. Оттого-то охотится и воюетмужчина, а женщина должна сохранять и беречь кровь, а если это не удаётся, онаделается опасна для себя и для других. Вот и подле меня истончилась грань междумирами, клубился невидимый водоворот – не подходи близко, затянет!

Сто лет назад меня, пожалуй, вовсе высадили бы с корабля влодку. Да. А теперь вот и Славомир сам проходил в клеть и до вечера сидел удвери, веселил запертую разговором… Не тот страх стал в людях. К худу или кдобру?

Станет рожать Велета и тоже прольёт кровь. Мы сведём её вбаню, где нет чтимого очага. Раньше, если верить старухам, в лес уходили, никтои не помогал…

Я вздохнула. Велета мне говорила: жена Вольгаста была втягости, когда напали датчане. Теперь его тоже называли вождём, и в дружиннойизбе над озером Весь стыло его одинокое сиротское ложе…

Я вдруг вспомнила о древнем Вожде, про которого рассказывалХаген. Того, что совершил этот Вождь, с избытком хватило для славы, не зрявспоминали о нём почти девять столетий. А вот для жизни?.. Он не успел обнятьженщину и не оставил детей. Успел только умереть за своих людей, умеретьжестоко и страшно, когда его прибивали гвоздями к белому победному древу… Былон счастлив хоть день, пока ходил по земле? С кем его разлучили?..